Потрясение было неописуемым, а обстановка ничуть не располагала.
У кухни были свои климат и география.
Ненастные стены.
Пересохший пол.
Береговая линия грязных тарелок, протянувшихся к раковине.
И потом – зной, зной.
От этой кошмарной, тяжкой духоты на мгновение ослабла даже воинственная бдительность мула. В доме было хуже, чем на улице: достижение, какими не пренебрегают.
Но Ахиллес вскоре вернулся к своей миссии, а может, Убийца потерял столько влаги, что уже галлюцинировал? Из всех кухонь мира! У него мелькнула мысль потереть глаза кулаками, чтобы настроить картинку, но это бы не помогло.
Мул был на самом деле.
Не сомневайся, эта тварь – серый, пятнистый, рыжий, соловый, соломенногривый, с удивленными глазами, с мясистыми ноздрями, невесть откуда взявшийся ублюдок-мул – стоит непоколебимо на растрескавшемся полу победителем и доказывает с непреложной ясностью следующее.
Убийца, конечно, должен делать много всякого, но никогда, ни при каких обстоятельствах, не должен возвращаться домой.
Разминка путь Клэя
На другом конце города, когда Убийца встретился с мулом, находился Клэй, и Клэй разминался. Правду сказать, Клэй разминался постоянно. В тот момент он бегал в старом многоквартирном доме: под ногами – лестничный марш, на закорках – другой пацан, а в груди – грозовая туча. Короткие темные волосы приглажены, в глазах – огонь.
Рядом, справа, бежал другой паренек – светловолосый, годом старше, – стараясь не отстать, но при этом подталкивая. А слева мчалась со всех ног бордер-колли, и вместе получалось, что Генри и Клэй, Томми и Рози заняты тем, чем бывают заняты всегда.
Один болтает.
Один тренируется.
Один цепляется за жизнь.
И даже собака выкладывается полностью.
Для такой тренировки требовался ключ, и они платили другу, который устраивал им проход в здание. Десятка за бетонную глыбу с начинкой. Неплохо. Бегут.
– Ты несчастный кусок говна, – говорит Генри (делец и союзник) Клэю под локоть.
Пыхтя по лестнице, он подскакивает и смеется. Улыбка, не удержавшись, слетает с лица; он ловит ее в ладонь. В такие минуты Генри общается с Клэем набором испытанных и проверенных оскорблений.
– Ты ноль, – говорит он. – Тюфячина.
Ему неприятно, но приходится продолжать:
– Хлипкий, как яйцо всмятку, пацан. Прям тошно глядеть на такой бег.
А скоро наблюдается и другая традиция. Младшенький Томми, собиратель животных, теряет кед.
– Блин, Томми, кажется, я тебе говорил завязывать шнурки как следует. Давай, Клэй, не смеши меня, не хлюзди. Как насчет чуток подвигать булками?
Они поднялись до седьмого этажа, где Клэй свалил Томми в сторону и поймал в захват говоруна справа. Они грохнулись на затхлые плитки пола, Клэй – почти улыбаясь, двое других – смеясь, и все – стряхивая пот. После короткой борьбы Клэй поймал шею Генри в зажим. Поднял его на ноги и провез разок вокруг себя.
– Тебе срочно надо в душ, чувак.
Генри в своем репертуаре.
Мы всегда говорили: чтобы прикончить Генри, надо дважды укокошить его язык.
– Воняешь – кошмар что такое.
Клэй чувствовал жилу в руке, выворачивавшей больно умную шею Генри.
Решив вмешаться, Томми, давно и успешно тринадцатилетний, запрыгнул на них с разбегу, и все трое опять оказались на полу: руки, ноги, мальчишки и лестничная клетка. Вокруг скакала Рози: хвост трубой, грудь вперед. Черные ноги. Белые лапы. Рози лаяла, но свалка продолжалась.
После всего они лежали на спине; окно на верхней площадке лестницы, мутный свет и распираемые дыханием ребра. Воздух был тяжек. Тоннами, грудами ложились выдохи. Генри жадно хватал его ртом, но его язык оставался верен себе:
– Томми, мелкий засранец.
Тот глянул на него и улыбнулся.
– Мне кажется, ты мне жизнь спас, чувак.
– Спасибо.
– Да не, тебе спасибо.
Генри мотнул головой на Клэя, который уже приподнялся на локте. Вторую руку он держал в кармане.
– Вообще не понимаю, зачем мы терпим этого психа.
– Я тоже.
Но они понимали.
Прежде всего, он был Данбар, а потом с Клэем тебе хотелось знать.
Что это все-таки такое?
Что такое стоило знать о Клэйтоне, нашем брате?
Вопросы тянулись за ним много лет.
Например, почему он улыбается, но никогда не смеется?
Почему дерется, но никогда не ради победы?
Почему ему так нравится сидеть на крыше?
Почему бежит не ради удовлетворения, но ради дискомфорта – будто ищет двери в боль и страдание и всегда с этим мирится?
Ни один из этих вопросов, однако, не был ему особенно по нраву.
Это были разминочные вопросы.
Не более того.
Полежав на спине, они еще трижды взбегали наверх, и Рози на бегу подобрала потерянный кед.
– Слышь, Томми.
– Ну?
– Следующий раз завязывай крепче, понял?
– Конечно, Генри.
– Двойным узлом – или я тебя пополам перережу.
– Ладно, Генри.
Внизу Генри хлопнул его по плечу – и они взбежали по лестнице и спустились в лифте. (В чьем-то понимании мухлеж, но на самом деле намного труднее: сокращает время отдыха). Завершив последний подъем, Генри, Томми и Рози опять поехали вниз, но Клэй спустился пешком. Вышли, направились к машине Генри, похожей на лежащую на дороге чугунную плиту. Там повторилась привычная история:
– Рози, ну-ка вали с моего места.
Она сидела за рулем, уши – идеальные треугольники. Такой вид, будто сейчас возьмется ловить любимую станцию на радио.
– Ну-ка, Томми, выкини ее отсюда, удружи нам.
– Иди сюда, красотка, хорош дурить.
Генри сунул руку в карман.
Полная горсть монет.
– Клэй, держи, встречаемся там.
Двое ребят едут, третий бежит.
Крик в окно:
– Эй, Клэй!
Он наподдал. Не оборачивается, но слышит каждое слово. Каждый раз – все та же песня.
– Купи ромашек, если успеешь, ее любимые, помнишь?
Как будто он не знает.
Машина удаляется, мигнув поворотниками.
– Да смотри торгуйся!
